1

Вот и всё, подруга, зачем печалиться о нашем былом? Это закончилось моментально. Я выдал информацию с излишком, будто пленный на допросе. Тебе было ровно, и я отряхнулся от золы — той, что лежала в основе наших свиданий. Я не из тех, кто жалеет о содеянном — поклонник настояще‑будущего. Не вывез тебя и признал себя полноценным банкротом. И тогда пошёл по трупам, коих мы разложили на остановках, где целовались взглядами. Так заканчивается осень: серебристыми лужами — желтыми тротуарами, и перетекает в зиму. Тебя позвали домой — пора бежать стремглав, покуда тьма не пожрала твои глазницы, а часовой ещё взирает с разваливающейся сторожевой башни.

2

За поворотом поджидали мистификации, игры разума, оптические миражи — великое множество разнообразных обманок серого вещества. Мы запасались витаминами, ноотропами, энергетиками. Как успеть всё, что от тебя требуется, и не окочуриться? Мы сражались с астенией, апатией, манией величия, фобиями, расстройствами различных видов. Каждый из нас нёс крест, мы были христианами без веры — атеистами, что поставили на тёмного бога и не прогадали. 

3

Кучки намертво замерзших людей как напоминание о потухшем увлечении. Не зови понятых, они не выручат, не поддержат — всего лишь обломки ушедшей войны, на которой мы пребываем до сих пор. Один на один — но первый отправился глядеть в витрины небес, вторая укатила рвать волшебные травы. Порознь, всегда порознь они шли к истоку света, но отнюдь не добрались до него. На полпути их фонарики погасли, и они предали забвению друг друга в кромешной темноте — в отеле Калифорния — в коем даже призраки перестали бывать. Их поразил частичный склероз. Они утеряли брачные свидетельства, где клялись не расходиться вовек, что бы ни случилось.

4

Я лицезрел ярких звёзд в коридорах психушек и сумрачных психопатов на воле. Устал чесать языком о себе, но не могу иначе. Все мы в закрытом саду, согласно Анри Бергсону, и каждому только свой доступен. Позвони мне, мама, чтобы я поверил в то, что живой, ибо и мертвые нынче играются с логосом и рифмами. Позвони мне, дабы я удостоверился в том, что живу, а не шатаюсь среди мертвецов, покрытых долларовой пылью. Позвони, я  успокоюсь, а затем снова улягусь спать.

5

Рассвет, в течении которого хочется обнулиться. Стать будто цифра ноль, что стоит в начале и в конце. Я не хотел бы вернуться, ибо повторил бы ровно то же, что уже совершил. Так к чему эти ностальгии — эти выверты памяти? Не в силах человеческих менять атрибуты материи — пространство и время. Но в способностях — продолжать меняться и, в конце концов, измениться до неузнаваемости так, что окружающие ахнут и разойдутся под стуки капели.

6

Я завсегдатай унылого кафе — ты обнаружишь меня там. Ни мобильной весточки, ни электронного послания не доходит сюда. Вокруг парочки, они щебечут о чём-то своём. Улавливаю только отзвуки прежних чувств, что не сумеют вдохновить аж Казанову. Замечаю в атмосфере бесконечные «почему?» — они о бессрочной разлуке. В плену у неумирающих бывших, я был уверен, что набрёл на неиссякающий источник огня, но он оказался отравлен ядовитыми треволнениями. И я прозябаю в этой беспросветной кофейне, где висят портреты немецких экспрессионистов, закрашенные углём, и звучит, пропитанный пеплом, гранж. Всё так же вздыхаю о пережитом, как и накануне.

7

Вечное настоящее, и мы настоящие. Гуляем летом по улочкам детско‑оздоровительного лагеря, мило лыбимся вожатым. Нам по пятнадцать, и мы влюблены. Под саундтрек Земфиры разбегаемся, затем — снова сходимся, и так — ровно три недели. В сентябре получу смску, что я твой дружбан, лишь курортное увлечение, малый эпизод из огромной пьесы. И мне начисто снесет башку — друзья подтвердят — буду стоять в том дворе, как вкопанный, где мы распались навеки.

8

Всякий стартует в своё время. Всякий финиширует в назначенный час. Ненавижу тормозить, всегда готов участвовать в кипише. Не терплю, когда кто‑то встревает туда, где нет его вклада. Сомкнитесь, братья и сёстры, полукругом, произведём ритуал верности делу поэзии — разворошим рыхлые, пожелтевшие бумаги и заметим на них моложавые лица. Возьмём авторучки и запишем все даты, когда не писали стихи. Это были периоды витального изобилия.

9

Ты посчитала, что захлопнула передо мной двери. Но, взгляни, это коттедж без дверей. Мы возвели его целиком сами, как ты могла позабыть? Мы выстроили его из собственной плоти и крови, будто архитекторы в духе реализма. А ты отказываешься взирать на него, словно он убийца твоих родителей. Это наше порождение — выкидыш забеременевшей малолетки. Если он нежданно рухнет, то зеваки облегчённо воскликнут: «Хвала господину президенту!», и разойдутся дальше гнить в своих мирках. Я же буду повествовать о нём гордо, как о первенце, что погиб в младенчестве, не дожив до официального заселения жителей — нас.

10

Аутичный холодок больницы. Он безмолвствовал и показывал два пальца на правой руке да скалился нездешней ухмылкой. Это маски-шоу, в коем ни масок, ни шоу. Великий гений, который никогда не будет признан гениальным; мыслитель, который не расскажет ни одной из своих идей. Игрок, никогда не рисковавший, он знал всё, но не мог поведать об этом. Его постоянно повторяющийся жест говорил: «Я ещё тут, но пора заканчивать».