שאול

Шеол.

Сочетание звуков схоже

с прощальным шелестом вздоха,

тающего под огромным

темным каменным сводом,

что пропадает во мраке

над головой…

Неизбежен и одинаков

конец всего, что конечно:

звонкая цепь порвется,

чаша из золота треснет,

кувшин разобьется и воду

впитает песок, рухнет

колесо в пересохший колодец;

в прах человек отходит,

прах возвращается в прах.

Несчитанный ряд ступеней,

в пыль истертых шагами

бесчисленных тысяч тысяч

ног,

ступеней, ведущих все ниже,

туда, где погаснут свечи,

туда, где умолкнет голос,

туда, где все, что казалось

прекрасным (равно – уродство)

будет золой и прахом;

туда, где не будет места,

а только пыльное время

беззвучно, неспешно будет;

туда, где мать не узнает

ребенка, супруг – любимой,

сестра не обнимет брата,

где друг позабудет друга;

туда, где нет смысла плакать,

поскольку лишь пыль впитает

слезы, поглотит стоны,

и их никто не услышит;

и слово, и даже слово,

причастие Богоподобья,

данное человеку,

точно так же растает

в сумраке свода…

Ворота из тусклой меди,

которые отворятся

для каждого, но беззвучно

их за спиной закроет

недремлющий страж навеки.

Каждый пройдет однажды

сквозь тишину пещеры,

каждый поднимет с пола

облачко пыли первым

слишком широким шагом,

потом пойдет осторожней

и место найдет наощупь.

Пыль

ляжет.

…И тогда по лестнице, во мраке,

застучало быстрыми шагами:

там бежал и падал, оступаясь

часто на крошащихся ступенях,

кто-то, и бежал, и снова падал,

тяжело дышал и поднимался,

будто и не чувствуя ушибов

на коленях дό крови разбитых

(стук шагов все умножался эхом

и катился ниже по ступеням,

в тишину кромешную, а дальше

капал звук во тьму, как первый мелкий

дождь в конце засушливого года)

он бежал, бежал без остановки,

ничего не видя пред собою

(так когда-то с поля Марафона

по холмам бежал солдат афинский,

чтобы женщин рыдающих утешить

радостною вестью о победе)

и, с разбега проскочив последних

семь шагов, ударился всем телом

– если можно так сказать о духе –

в медные печальные ворота.

И ворота отозвались звоном,

звоном, отраженным многогласно

куполом из гулкого базальта,

звоном низким, горным водопадом

звука, хлынувшим и смывшим сразу

пыльное безмолвие шеола.

И тогда подвинул страж засовы,

черные ворота приоткрылись,

и под своды сумрака шагнувший

человек, чьи руки сохраняли

память, как они держали Бога,

выкрикнул единственное Слово.

И виденьем Иезекииля

шевельнулся сумрачный шеол –

так же степь цветами прорастает,

влагой пропитавшись по весне:

патриархи, праотцы, пророки,

судьи, псалмопевцы, мудрецы,

землепашцы, рыбари, левиты,

кузнецы, солдаты, пастухи

(повторялось первого творенья

чудо) голос, память и лицо

обретали вновь, то Слово слыша,

самое желанное из слов;

то, которого веками ждали

на земле, однажды сыновьям

ожидание передавая:

ждал его отец людей Адам,

Авраам (родивший Исаака,

чтобы тот Иакова родил,

чтоб Иаков породил двенадцать

сыновей, родил один из них

от Фамари Зару и Фареса,

тот родил Есрома…), царь Давид,

Соломон, Авия, Манассия,

Елиуд, Иосиф – ждали все,

мастер так же ночью за работой

зажигает новую свечу

от огарка старой: свечи гаснут,

неизменным остается свет.

Так в конце концов они сходили

в темноту, безмолвие и прах;

но и там десятками столетий

ждали, вслушиваясь в тишину,

опасаясь даже шелохнуться

(так что опускавшаяся пыль,

их собой неспешно покрывала,

хоронила в этой тишине),

ждали, не услышится ли Слово,

то, в котором будут свет и жизнь,

то, ради которого рождались,

жили все и умирали все;

И которое теперь услышав,

не могли найти ни слов, ни слез

и негромко, с робостью, как эхо

повторяли шепотом: «Христос».