однажды проснулась черная собака из треска проводов

 

ночью она сверкает контурами и смеется,

стоя посреди поля; гладь его голода – это шея,

из которой наши мысли сосутся одинаково

безразлично, и чем это кончится, я не знаю

 

но мы не открывали глаза всю ночь, как если бы

мания-мир выгибался вблизи неутолимой границей,

после чего все исполняется снова, и нужно было

долго пробираться через кусты, пока застящие ветви

становились обрывистыми, будто кто-то

нездешний держал нас во рту и сливался

с полем, пока не глотал

 

набрасывая на лицо листья и ветви на плечи,

жест рисовал, как бы сквозь не свой сон,

что ты ищешь, от чего можно будет проснуться

 

и мы долго пробирались через кусты,

как бы сквозь чужой сон, перемалывающий описание

того, как мы долго пробирались через кусты,

и нас принял тот, кто когда-то пробрался

через кусты и остался одичавшей перспективой

среди поля поедать оставленное

 

– видишь, это сломанное движение все еще служит кому-то,

и я, кажется, хочу найти то же, что ты ищешь – этого

здесь с избытком; кто-то потерялся в чужом сне, будто копия

еды мозга; избыток – воронки трещин над полем,

некоторые скопления мыслей ворочаются в кустах

на другом конце, но вообще, просто однажды приходит

собака, как лихорадочное пробуждение с ветвями во рту,

но видишь, это не бред, говорит собака

 

 

 

ТЕОРИЯ КРАСНОГО НЕБА

 

на стерзанном воске нечистых вестников никогда

             не писал о красном небе, будто речью тронешь,

что совершится наполовину правдой на другую ночь

      в городе-призраке, тонком, как шелушащийся

                света лист для гадания, тяжелом, как пятый

угол сего, но наполовину заросшего, как бывает во сне,

   фигурами вычитания – <мира> – смеющейся

         водой волхвов в бороздах человеческого ветра,

куда падшие надзиратели-стены  больше не приведут,

              не отыщут плетеные тени по стенам побега

       из поймы <имени>  – срезаны плети их,

                          остается речь – необученная,

                          как скала детства,

посмотришь на небо – вспомнишь,

             о чем это, и сведенные души

 в одно острие в плену вершин;

 

бездомная и безглазая речь, как огрызок наблюдения – она снижена

           до какого-то смыслового пластика, застрявшего в почтовом горле,

             <как вымершая форма жизни>, не знающая координат,

           и вместо того, чтобы написать о красном, пьяном мухами

                     и разложением сахара дежавю, небе, шевелю пальцами

                                   в глубоком экваторе мусоропровода <общего толка>,

                                     раскаляя наручную резьбу-челюсть, как идололатрию,

                                                 навстречу причтам-стаям доступа к палеологии 

                                                             сгорания – о чем ни напишешь – спрессованный

                                                                       шрифт в пакетах (см. свидетельство) –

 

                все, что пишется там – на слогах-

      выступах – эпитафия воска к рассказанной

испарением личности метео-могиле – там, между

          словами – мурмурация солнца – гниющая плоть

посредника, которую принимаешь, за свою, и так,

                рой изорванных ангелов навивается

защитным орнаментом на руках, разлитое

        волхвование овладевает совпадением красного

цвета с натянутой нитью-осью инициации

     в пыль, плавающую  стропил

             окуляров – между –

 

     их контуры выталкивают наружу

персонажа, о котором собирать

вещи и менять сим-карту, длиться

      эсхато-линейно, очнувшись

запиской на дне погостном,

                          слушать мигалки

                          в аду, как визг

           никелированного яблока,

                искать следы под лопатками,

                      как ожоги, о том, «что снизу,

                          то и вверху      (воск-эпиграф: гнев

                                                     удобрений неба)

 

но ничего так ни противоположно

      красному небу, как красное

                предчувствовать прямо здесь,

    перемешивая с почвой созвучия –

             жидкости, вывернувшие сосуды

и сырых костей гнутые говоры –

          эта инфекция глушит сигналы свыше

 

из полумысли и полуяви развилась та речь –

ни жива, ни мертва, ни рождена, ни скошена,

красное небо побежит  по рукам и ногам

 

     а на небе – свитый без разума почерк стекает вниз,

                сорвана кровь-плита, но липкие демоны

                           под ногтями расскажут больше  

 

 

αφορισμός : [разрывные бусы / нарушая обряд генерации]

 

1. это очередной артефакт, найденный на полях

изгнания: материнская прядь вгрызается в церковь,

как в турникет, как в лед

 

2. пигментная паутина у порога извещает запрет –

я расступаюсь до пузырей поврежденных пальцев и пястий,

как неявное проникновение в сумрак анатомического театра

 

3. Что – избавит меня от этого рекурсивного дождя-

хранителя и Что – от меня не найдется по окислившимся

краям я_м атрофии извилистого избы́тия

 

4. не-Совершенно-Тайный отец мигает: спелые

индикаторы боли бегут туда, где deus absconditus –

лишь глобальный пересказ совращения своего скальпа

 

5. мой любимый секрет ДНК выплотнен

в обратном порядке – драколатрия

обвивается вокруг состоявшихся переписок

мужчин и женщин, сращивая их анархичными

барельефами-змеями

 

6. а земля, что она забрала в свой копкий уют? она полнилась

ожерельями нор инкубации Владыки Страха, и кто-то

шептал в отрезанное ухо: «глубже под землю,

еще глубже, пожалуйста»

 

7. воскресающий сын из огня каждый день

соблюдает кожу неприкасания,

но сожедшую для всего пле(а)мени

 

8. уран попыток довести себя до смерти

не единственный раз вырождался

некачественно в nematoda

 

9. выгодопреобретатель этой мысли, кем бы он ни

был, не дождался дня, подходящего для этой мысли,

но кто-то в тот день был воспринят как vu-du-script

 

токсины, развязывающие структуру –    родниковые звенья

умирания в жизнь, оно умирает не больно –    сначала по краям,

и потом по ограбленным эксгумацией    сантиметрам асфальта,

показалось – не-тварь ! – оно    произвольно выпирает

из-под маскировочного брезента –    уходи ! квадратные и круглые

крупные кости в этих комнатах    заботятся, сияют и расстаются –

из них выгнали всю прозрачность –    отвернись ! когда население

стало стягом, местность создала    горло и подавилось; далеко

под солнцем лежит оторванное    оплодотворение, и скрытые камеры

метемпсихоза усваивают меня    после передачи ответа-зиплока;

так заражены твои витые    сколопендры дорог, что выкашлем

вытряхнуло поезда печальной    материи – несуществующее сквозь

легкие ископаемое; скорее, знание    приворожено к деградации,

чем зыбкое, и архив, чем остров,    а я не знаю даже

как это описать,    но в о т т а к

 

vu-du-script

 

(ред.) зародышевой линии / цнс-тотем (ред.) памятник отсутсвлечению

 

отсеки трансляции / доз- / стыль δύο— жа—si-I I-te—жд / дар— паспорт / от куси

 

головой (между) стопами / πρῶτος— Н Е Г О С Т Ь_цезура / к-К ость ми аруж

 

атакует и ткань ] [ ткань атакует = / machine to machine

 

Вы-Мысленный склеп / это клекот не слишком (ли Вы) п _ с т ь

 

(из) принадлежности {дом / плоть} (не) я как выбоина в свой пол_сдвиг

 

Il_y_a / испорченная с_ть быть-искать-снить / найдешь, но не ищешь

 

в этой паузе П О Л подвижен / по открытым складкам, таким и такой — !

 

при применении М£ jitD / ни слова-солнца во не́рту земли / я своя мать

 

и схожая работа локации / вырывает Род-Порядок-Пр_коп

 

 

 

-НЕЕ ВРЕМЯ / n i g r e d o // гравюры-позверия

 

 

1.

 

сердце всегда торопится, хочет бежать

 

(0:06)

 

—

 

дикорастущие шелесты предсказаний,

кроме одного дня,    расходящегося        иссохшими

           стеблями      страшных кукол

 из них наплети, но вспять      наплети,

         как пронесешься обмолвкой

                      сквозь бурелом

окончательных результатов

         без оглядки-бирки

               на тела-останцы

 

(2:13)

 

— —

 

         ничего больше не способно     расти

летающими корнями,       и мы заперты

        в порядок радости танатропии;

кроме выдоха странного,     не добраться

          до твоей разбросанной одежды

рывком;     здесь лежит сбежавшая

              легкая     пища-ритм –

                  это мы     потроха

виртуального Дворца

Дыхания занесли

         до земли

 

(4:47)

 

 — — —

 

darknet-рёв,       в котором я не распознаю даже нити;

     и пульс исчадия,      остающийся хищными паузами-

 следами в дебрях        насильственного поиска,

          как уснуть,    и сырые, изогнутые

              коммуникации,      где мы уснули

сегодня или спокойно 

          нас не найти

 

 

(6:19)

 

— — — —

 

   пусть и горит     чучело прошлого

внешнего,       как таймер

во всех заброшенных      домах-лабиринтах,

        пусть и родится     валун взамен

анатомии, и его хладна     с цепи сорвется,

         а здесь еще будет      месяц, и год

          на пальцах         лежать один

                   миг    нераспутанный

          кружевом    чисел

 

 

2.

 

от звука отлипать к разбитому (сухими губами)

 

полуматериальный Жрец Аннигиляции

         стоит у порога, которого нет,

 но охвачен им, как тихими силами, и растет

           под маской своей чистоты обезличенной,

      в изнуренных хребтах иерархий – ступенях

аутопозиса – выедает гигабайты ущелий,

          распуская хранилище данных;

  ржавый колокол слышишь на крыше

     на той? его кровь, как твоя –

                        не смотри

  

убирались утром    на безлюдье,

как бы в транс входя   с каждой станцией,

и бродили    по хвойному берегу

без лиц¹    и без документов,

в тикающих    raw-язвах

его искали    Последнее Время²,

словно    гниющий рай,

и оно отыскало    нас раньше

внезапной    канализационной водой,

хрустами    костяного    феста,

согбенными словами,    даже погнутыми,

и оно совокупило нас,    как приход

пустоши-растворения    в жару

                                        злюсь на небо    руками –

                                                         пальцев    не сосчитать³

  

(оранически)

 

³ЛИЛЕЙНЫ КЛЕШНИ СКЛЕЛИСЬ НА ЗА-

ЦИКЛЕННЫХ РАЗГОВОРАХ БУРЬ-ВЕРЕТЕН ;

СВЕСЬ ГОЛОВНАЯ ВЫСПАЛАСЬ МУРАВЬЯМИ

В ТРАВУ ВЕРХОСТРЕЛУЮ, АНОРЕКВИЕМ

КАТАКОМБ ЛУГОВЫХ ПРОВАЛИЛ

В ЗАТЕНЕННОЕ ЭМО-ЛОГОВО

НА НОЧНЫЕ ГВОЗДИ СЕГОДНЯ

 

²ЧТО МЫ ВВОДИМ, ЛОМИВ ЗУБАМИ ЗАПЯСТЬЯ

ОТ ЛУЧЕВОГО КИНЖАЛА ; И ГАЛЛЮЧИЕ МХИ

ОБМАНА, И МОРОК РАСТОПЫРЕННОГО

ЧЕРТОПЛОХА – ЭТО ОМАЛИТСЯ В НЕ-

ВОДНЫХ НЕФАХ ГОРЛИЦ, СКАЖИСЬ,

И ПРОЧЬ СМОЕТ СЕГОДНЯ

 

¹АВАТАРЫ ТЕПЛОВОГО ОТНЫНЕ МСТЯТ-МЕТЯТ

НАКРАСНО БЕЛЬМАМИ МАКА НА СКЛОН-

НИЦАХ ВНЕ-ЗАИМНОГО ИЮНЯ ; ПРО-

ПОВЕДИ ВО ВРЕД ИХ ПРИВЕТОМ-

ВЕТРОМ НЕВЕСТЬ КУДА – ДО-

ГОНЯТ-ГНИЯТ К РАССВЕТУ, И Я

НЕ ЗАВЯЗАН УЖЕ НА СЕГОДНЯ

 

их взгляды кипятят    наши грубые

ткани, и гуманитарные    транс-

формации проскальзывают    шлангами

в тела из черного    воска – помню,

как выжимаются    из первых гнезд-

органов имена –    их суставы, ил,

нервные окончания –    пенящимися

собаками ползут    по промоинам

коленных чаш    берега –   завтра 

здесь отыщут   подноготные    обрывы

посланий,    сколотые бутылки,

оправдания    аутоэротического

предательства    местности

                                                    (своим криком)

                                                                             схваченные глаголы*

  

 

                                               *мало слов

 можно сложить лохмотьями 

-вешанных знаков, мало, что замогильно-

прекрасно; я подражаю этой речью

чему-то вроде death files в лесополосе,

 инородному гулу в голосовой прорези-

пещере, оборванному парению

вниз головой над остывшей свечей

 

стоя пятном копоти между потолком и полом,

т.е. в челюстях геометки, я испытываю абстрактную

веру в жизнь, не олицетворенную обложкой

умышленных атрибутов, словно возликовавший в себя алтарь-

интерфейс среди приливов-отливов

удовольствия-отмены

откровения-взлома

и чего-то похожего

                 р а з н о г о

 

 

3.

все что скончалось – сталось

 

и дымом бурьяна пахнут пальцы Числовода, и пахнут

зажигалки числом этажей помрачения Башни-

Плашмя, но выброшенный вовне, дождь сладкий,

как формалин поглощающих друг друга

уязвимых деталей, наполненных – вдохнуть,

и начнется само –

 

и взгляд, и запах –

инфракрасные потеки

в уголках рта

 

но когда-нибудь перестанет заводской гул роящихся

сбоев в х/к сердце, однажды они расклюют

электричество в мокром городе – их число столько

раз испытывает потребность быть истребленным

и быть ненайденным погребом в толще живых;

смешать инструментами —верия плазму

и смёт нейро-извести, тягучие кристаллы-

волки, истое бормотание грязи, о, еще

 

Tertium comparationis

: условие углеродного рассоздания –

воздухоплавание без определенного

места – пути поражения сетчатки

от формы к форме – «двоящийся зрак,

 его оскал», вмонтированный

в полнометражные крыши дворов-

отступников, куда (не) приходишь

последний раз кормить птиц,  отнятых

из-под укрытий свода – межумочные 

пространства, населенные ангелами

аболиционизма, перемалывают жерновами

 энергию, вынутую из пейзажа – каждый

день, движимый по кругу – гипноклип 

в арматуре – скрежет струн

о с т а л ь н о г о нёба

 

подневольная топь-кривь –

ее шерсть на меня похожа

почерком-искушением

по касательной бега-берега,

и почерк ее разделяет

двоящимся корнем — имя,

а меня еще не положили

в сугробе за домом,

когда я сюда увяз

 

 

4.

 

мраком покрылись удаленные сообщения (скорлупой)

 

полуматериальный Жрец Аннигиляции сулит

в трескучих тенях дерев на весь Остров Отсутствия,

он держит меня в заложниках в темноте в смысле

химии мозга*, похожей на него, как тысяча кусочков

разрезанной бумаги, шепчущих; вороно́й

шлейф по бережной насыпи потащился – это Жрец

высыхает на солнце вместе со снегом симметрии

прошлой зимы и Шизо-Всего-В-Одном (с т.з.

кладбища), рассыпанного у порога – я перестал

в это верить, хотя ношу полу-свой кадавр

между головой и стопами, как язык, прибитый

ржавым гвоздем к осине – получается летучая

проза или плеска чешуйчатая фонетика: это Жрец

полыхает в водоемных норах, хваткое море

сдергивает его тело, точно оковы, размыкая

хранилище ритмов, ширит наружу жабры-

разрывы, похищает крылатые фикции

заутренних чаек, как таблетки бензина,

или фильтры-палки выкорчевывает

из-под ног кустов-словопытов (кустов

воспалений), нанося заботу о Нави,

что слетает укусом на плечи

 

*(Дочь Неупокоенного Количества, печать

   капилляров, на которой я гадаю,

выглядывая реальную плесень, оставляя

   Остров-Не-Факт, и даже червивая

возможность бога уползает отсюда,

   как кровь –

                        носом)

 

– Вивисекторы Ненайденного Острова  копаются  ножами

в пористой пустоте; нескончаемые, разогретые атриумы

анонимной тоски (мусорные баки) ожидают автобус

до таких же многоэтажек и стационаров –  я вижу их

как бы со стороны, оседая внутри понятия преображающей

 пыли, или это заразное сожительство захлопнутые

крышки (век) отпирает – вспышки паразитарной

мистики – еще чаще ; кровяные кальки организмов

на щеках бледных кукол переулков, тысяча лет

лета, и все, что у тебя есть – арочный лабиринт

прорастания в оптику бессобытийности,

убежище-капюшон, краткий скачек тревоги, 

память о том, чего не бывает

 

на Острове Острова не пережить удвоение,

          оно снилось клеймом на хитине

странных штук, дремучих тетраподов, и горючие волосы-

альянсы текут мелкоречьем формул – происхождение буйных

видов; жемчужные цепи криптидов застревают в раковинах контроля

                         и текут-дерутся, как тлеющие комбинации поиска слома-

            слома сухие звуки выходят на улицу неприметно

вечером на остановке проще попасться в свое

                      расступающующееся несущество,

                            говорю, и откуда-то привкус

                  железа во рту, а запястья

     вывернуты сухими веревками;

немного нравится; донная Сыпь

        привечает меня

 

5.

 

память висела над нами, как звездное небо

 

и тошнота устилала кривые ходы подворотен,

в которых мы прятались от его вида, хотя эксперимент,

избавляющий места от истории никогда не заканчивался:

мерзлыми космами энтропии путались карты и недра,

провода иногда оставались порезами в непредсказуемом

апноэ тумана, но мы просто далеко моргали и травмировали

глаза о прогнозируемые мимо подозрительные автомобили

(или какие-то пунктирные локоны лжи), возвращаясь

в коммунальный космос, к костям друзей,

каплей на дно безвестия

 

мы возвращались как симпатия немых болот,

напоминающих развешанные по стенам шкуры

завершенного ума, и пауки в разных местах что-то

понимали про контагиозное вымирание звезд, их

навязчивые пляски – это наотрез помещалось в голову,

как хвосты ворожбы, и тогда нас тошнило на кафельный

пол кафе гладкими астральными трупами, из которых

еще можно было раскопать север силы,

смешанный с югом отречения

 

ржавые лучи самопальных светил и пульсирующий лед

искажений – только этим мы обменивались, когда замечали

друг друга, и в голове еще долго догорала аналогия

с небесными телами, словно млечные дороги, которые

мы отирали рукавами со рта, исторгали нас в забытое

воспоминание по взаимной любви, но все дальше

и дальше – во мглу-падь, в бордово-жгучую сеть

 

 

 

αφορισμός : -ЗЕ́МНОЕ : ЗАКЛИНАНИЕ НА ОДИН РАЗ

 

в 1-ый день, вычтенный из себя, как тепло из камня ПАСТЬ СЫРА ЗЕМЛЯ    – пустое    место среди    заблудившихся мы.сле.й   («мы следим за тобой» шепчут    колтуны елей,    шепчут

друг другу,    оговариваясь, рвясь,   спутываясь), ну а мне    не прийти в себя больше    берегом зверя по старой   дороге по-    ро́жной пусты́ре

 

во 2-ой день, вложенный в первый, ПАСТЬ СЫРА ЗЕМЛЯ –    это преданная    покойница. тихая    речь под маской    коры. вслед    вод   -у́ющих разобщение;    отзываю боль   

ее поцелуя    с того берега   вышивкой слева-направо,    и цепочка реанимированных    пристрастий станет    крыльями тех –    страдающих    заживанием

 

в 3-ий день, вложенный во второй, ПАСТЬ СЫРА ЗЕМЛЯ    окаймила  скитающимся колодцем    искомого ада  на самом дне    переломанного слуха-    дола –

я раскидан здесь –    по следам прошедших   исчезновений,   и об этом – ни звука   

(но- чью могилу    найдешь ?  разрытой)

 

в 4-ый день, вложенный в третий, ПАСТЬ СЫРА ЗЕМЛЯ    вобрала    дотла    прямь Хан-Травы

медальоном-оком, ли    слоем.    Кровяной    Мицелий меня принимает    на перекрестке

за стаю разорванных    операций, его сеть    приглашает доброситься    до участка

непризнанного ландшафта –   брось –    я не знаю, откуда    взялся, и брось –

я спасен    от знания

 

                    непроглядная ультима-сибирь, висцеральная азия – сквозь

пальцы прошла, в берега замерзшего света ввинченные. оброненное,

   ее тело было развито из попутного воздуха, похожего на интуицию,

        выделяющего те же отравления, и те же забытые птицы спорят,

что храм – это те поломанные кусты, и родство – это плесень-в-комнате-

                 на-отшибе. там, где были рассыпаны первые организмы давно –

фото, <замереть>, на котором – как проворонить свой облик.

в этом месте, похожем на плетку – спина сошла. вымолчен

лед и сломлен, так и все – кругом – форма, в которую ее

                           положили – кажется местом рождения,

она может стесняться зубами общего предка,

               шепчущего за изгородью друг друга

 

ночь излагает историю, как металлы в шахтовых деснах,

                    и в проросших друг в друга тюрьмах,

шатающихся на ветру –    цепкость фильтрации

          слизи ветхих     технологий –    солнечный

триллер в бледных трущобах, отслоенных, как внутренности

               горы – образцы трепанированных обитаний, как и Ты-

ты-меня-ешь пространство за пространством – эксгумируй

         био-отходы гирлянд бесконечной добычи –

                                  эти кости, волосы, ногти

 

хитиновые комментарии

 

_о том, как хотел выучить и пронести

отрывок земли – все время в бутылке,

и моя царапина на ее корпусе горит (-34

слова, спустя

себя в метро, не нахожу, как

оказался здесь – красные, сиреневые,

зеленые и остальные, на которые не успею —

подземелье подступает к своим краям

и держится как состояние,

наполненное звуками обру—

шения, ими и

содрано горло _

 

искорененных разумов кожуре:

 

               слово за словом – и так секретирует из-под этикетки другое

сознание другого д р е в а; то, что мы любим в этой жизни проходит

        как ж и з н ь – белые серьги энтропии на искореженных корнях

жителей, и во мне – проткнутая пластика ворона; пожелтевшая

  почва, плодящая рассыпание своей тяжбы, бусины Некрополя,

           которые мы откладывали в свои глазницы, не замечая – извини,

но меня здесь нет – на том моменте – просто истлели у́гли, порвалась

территория, и он стал ей орхидеей-сыном; стану себя прясть под снегом

                или отыскивать по накосам стеблей, что приносят близость – не-

жизнь под гипнозом     вязки степного ковра, его связи     лежат во зле,

и зло – это пыльные ягоды, пронесенные под губой. где-то на глубине.

             созревает п о т о к нетронутого народа – или это колпак тумана

над полостью озера, мглистый шатер в бороде тайги, куда призывают

                    вернуться ~ уже не моими глазами ~ окраплен наконечник

потока. сноведи меня. подтолкни ледяному копью навстречу.

               так застывает здесь догма дау́рского одиночества, но было ли

«здесь» всегда? я не пробовал отвечать прежде, а теперь –

                              это значит привыкнуть к тому, что явилось без памяти

о себе сразу во многих телах, существует как рябь

              среди спутанной кроны л ю д е й сразу

                      во всех лесах / среди всех племен

 

 пальцы липнут

к геологии там, где

они сживаются

с реальностью

 

и думал еще, пока не забыл – перенять

рыхлую периодику сгорания

разговоров тайных смол – как?

руки разработали себя

сами так, что этническая пена

поползла наружу из родника

пульса, и набег на интерфейс

ловца – точно кряж

к о ж и, а под ним –

точно та схема:

 

 

   положительные желчные-желя́щие-вещии –

  

черви, едва ли я- морфизм

 

Т[…]ТEM

  

   – возникование {ошиб.} как взаимённость

 

 

но блеклое, высеченное на стволах

видео для самоистязания

алгоритма – это не солнце –

голова без внутренности;

 

он вытягивал хриплый

жар из-под края коры,

перекрыл им пальцы, свое

лицо – это тот, кто разныл

свои зубы терпкими

концентратами хоры,

разрастил метели

в зра́чных ямах

от наружного

наблюдения,

 

свою речь растерял

продолжением подножий,

ушел из вида

 

 

КУЛЬТ АФФЕ-АЙГА

 

вчера, сегодня, много дней назад и когда уже стало совсем поздно

все пожары в городе тайно посвящались Аффе-Айга;

личности не установить, но под флагами, снятыми с улиц, лежали

и <глубокие поисковики> огня; контрапункты-дома, связывающие

нас с прошлой жизнью, пузырящиеся лица краски на полу,

мнимые автобиографии пыли, – поверия прошлой жизни,

незаконченные запахи прошлой жизни, отобранные пожарами

у города – разбегаются, как вымышленные лесные звери,

будят меня в летний день под шум электрички или в объятиях

огромных корней метро, хотя и не хотел выходить искать

его сердце в красных и желтых перьях костра, хотя выхожу

 

 допрашивая

твердь     расщелин

домов, заводы

                              и шахты

 

– вызванные из опасности – теперь они лежат

на ладонях и немного в карманах – склеенные

жаром смолисто-угольные фетиши иншего –

хрящи маршрутов из города-насовсем;

 

переломанные прутья дыхания, подносимые

к ним раз за разом, останавливают дорогу,

как если бы задохнуться означало – найти его

 

(но еще запомнить

медленное прорезание

травы – комбинацией мест

 возможных ультраций)

 

Аффе-Айга –  это не только клекоты чащи

   в предрассветном городе,

и не только всякая Выгребная Книга

   ото дна, что я там найду

без первых страниц, и чего

   и не надо искать

сейсмо- ,    изученное как тремор,

руками воскрешения груды

небывшего ;        (но еще

нужно было запомнить,

как горит вокруг лес, когда

мы подожгли свои дома

и курили всю ночь их обвалы)

 

 

КУЛЬТ ОТПЕЧАТКА НА СТЕНЕ (ОТДАЛЯЯСЬ)

 

сохраняющему неподвижность

 

это была самая достоверная в городе стена дома,

оставленная во взаимном прыжке,

когда животное и жилище показались друг другу

нагаревшей в просторе зеницей порога

на человекой глубоковойне

 

кирпичные швы на стене растекались

от дождевой воды, чтобы наваждение изошло

на безветрие оптической теологии мельчайших

деталей гербов и наклеек (прямо на твоем рту-

углу, ул. Фиксированная Граница)

 

ширящиеся сквозняки в той стене были внутренними горами,

они пели утробно пеной отшельников-словоубийц,

металлолом ее остова испускал аллергию встлевшим плевком

аутсайдерских сил на весь город гипсовый и его постамент,

вобравший в себя пятна памяти Матери Всех Дверей

(чтобы ты вышел наружу и встретил себя, как скошенную

сор-траву), пока в очереди за х т о н ь ю (как зубы

сбежавшего пса-хаоса за рубленным сердцем твоего боевого пса,

Вербо-Глазый Пращур), не моргая стояли адепты глубинной

Сети-Сестры, раскинувшейся под асфальтом на самом дне

искромаснной юдоли, парком без цифр и времени,

и на улицах, склепанных из могильных плит, кан-

целярских свертков населения и кислотных орнаментов,

таяли титры непереводимого ропота навстречу

ноздрям Неживого Начала экстатические щупальца-

протезы тянулись; стражами белого рядилось красное

после 6 утра, словно в театре топора – вода – это чистый

взор со старой видеозаписи отворен в часы

разложения рассвета читать парение

Трактатов Ненависти

 

: термический слепок,

двойник-покойник рассеченного

постамента уподоблял весь город

нега-декоративному шву

 

первобытные спруты галлюцинаций развивались в тех скважинах

без надзора, просто укутывались и ночевали, каждый вы́свет

их необратимого истощения, ощущался как раннее

в коконе сложного – принимать этот обычай

за вворачивающийся в бумагу рисунок про б е з д н у

человека, вворачивающегося летальным глотком в колдовской

массив, как бутон из надрезов, означало приближаться

ровно сто кругов солнца к возгоранию белой матемагии

постамента, отдаляясь от местности, издревле еще больше

напоминающую жеглый отпечаток прыжка, как лоскут

избегания всего живого, что мы видели здесь давно

когда внутр зачеркнуло внешн

 

р е б р а

 

в этой архитектуре можно усмотреть

сна космос     ошибочное

возвышенное     но исправленное

со стороны     свободолезвием

нацарапанное     на фотографии

неопознанного     лица

нацарапано     ворог кажимый

 

выдревший

 

объективно

 

склеено из таких

асбестовых крыльев, тонких

и черных, как

невыслеженное

н е з н а н и е

  

   — я подгляжу, что нагадано на стене Не-Символа-Дома,

только по внешней зубовной памяти вспомню свой «дом»,

   а чем чаще я приползаю сюда в отведенное время

   из расшитого дрожью всевидящих игл канализационного

стока, тем сильнее бежит оскверненное мясо термина,

   и абстракции холодят носоглотку, как сон во сне

 

 

 

долгое время это лежало в нижних слоях атмосферы

 

и я знаю погоду, в которую магма распада блестит безболезненно на разбитых

словах и вещах, хотя магмой безмолвия порчены многие мысли –

приходится очень долго смотреть в расцарапанный воздух окна

на доисторическую промзону и клинопись усмирения

над ней в вышине; «теперь прошло разное, и кладбище скорее цветет

на изувеченной роговице полуденного горизонта,

будто чьи-то ладони гладят окаменевшее тонкое, а другой мысли

нет места» — так ты думаешь где-то в конце коридора,

пахнущего сгоревшими проводами и телепатическими путешествиями

в пухе белого шума Молоха, и в ответ на эту мысль я хотел

передать несколько оплавленных изделий из инкубов погоды,

передать – как «скольжение» по коридорам жары в стационаре

Последнего Времени, двумерным, как ужас, тянущимся, как флегма восторга;

крепость тепловых сувениров, непохожая на пули и память,

но она излучает обратно то, как время нас заразило, беспокойные крылья

коленей раскрыв, и я просто налипаю на стены,

вытягиваюсь всем телом змеиным и теку по реке световой обнаженной

пищи, будто сэттинг свернули в трубочку и какие-то

гигантские ноздри втягивают расстояние и остатки его растений – это опять

не запомнится, потому что медитация на яростный

блеск оболочек окон затвердевшего дня в коридоре больницы

была способом передать взрощенных монстров

обратной связи, жить которыми оказалось проще, чем изготовить из них

гранулы ars memoria, и они прикинулись простыми

вещами: флаером на прошлогодний рейв, белым рубцом вороны,

картой о месте, в котором я знаю погоду;

до сих пор эти клочья не могут срастись, даже в низкой температуре

 

   рука выныривает на другом краю коридора,

   склеивая первое и потерянное

         в атмосферных полях* между собой и тобой; резкие

   пальцы; непереводимый сюжет сопряжения

   стержней рецепторов и радиоволнового жителя

  

*здесь сейчас -1

градус, газовый

хлыст, вокруг – 14-15

сантиметровые каналы

эвокации, пробивающие

озон, шумные столбы,

самый склон ко́пи

  

                      на другой стороне коридора-жерла,

     где закат бесконечно читает промзону (сточен

            до отвращения язык его бешенный),

                  санитары реальности сталкерят 

                           навязывающий себя образ,

                                 но ты скроешься скрином

                                      облака в грязных кварталах облаков,

                                              если солнце когда-то зайдет,

                                                     ночь не увидит конца