0 — шут

его можно встретить сидящим верхом на ограж-
дении близ давно разгромленной «ямы», жонг-
лирующего чертополошечьими фурункулами,
милейшего из всех обезьянок с гранатами,

овчарка рвёт в лоскуты его джинсу, галка вые-
дает остатки отмороженного сифаком носа,
труп незадачливого очкарика из «весны» у него
под каблучарами, звереет над крышами вертолёт,

«звёздочка моя, чего кручинишься» — поёт он,
«мой ангел гриппозный, разбей нахуй свой гра-
дусник, пойдём забухаем под сенью салюта…»

«как любили мы пятницы и акции 2+1, аой,
как светло читался с утра „зе вилладж”, аой,
как мы голыми шли по покре и не мёрзли!»

1 — маг

неисповедимы пути твои, уроборос садового кольца,
как и твои, кочующая круглосутка для врагов физи-
ки и ботаники — только здесь повстречать можно
фигляра, пассерующего луну в девственнейшем из

оливковых масел; его дирижёрская палочка приг-
лашает пауков на мазурку, свободной рукою он
доит гадюк и надоенное красноглазым нимфам
и вечно хорни сатирам закапывает под веки…

над животом случайной жертвы слезоточит его
кинжал, полунощный сыч кулаком затыкает зевок,
если застал_а гадание — руки держи при себе…

землю, её подтёкшую тушь он приправит колотыми
глазками волчьих ягод — и утро настанет больнее
родовых схваток, дичее любви десятиклассников.

2 — жрица

владычица, как сварка под дождём, сверкает из-
за скомканной вуали, вуаль придерживает птица-
карательница барочно погнутым клювом: как по-
хожи их глаза — четыре маленьких урановых желт-

ка! четыре памятника мёртвым мужчинам — все в
заскорузлых нефтяных фраках — топчут туфлями
мокрую исполосованную луну у её ножек-лотосов,
и четыре скелета достают из-под её тяжёлого по-

дола бесполое синюшное стихотворение… омойте
контуженного младенца вашей сырой и цветущей
водой, parce, pater patrum, papisse prodere partum,

и впустите уже, наконец, ходока из дальних земель,
букетик сердец-гвоздодёров несущего в культях,
пусть поцелует ручку безо рта псалмы поющей!

3 — императрица

играй, бобровая струя, в ладоши бей, лакей, кро-
вавых звёзд слюнки оттирай с бахромчатых
скатертей, сдуй пыль с пажеских костей, мирно
спящих в латах — сегодня ужин у королевы!

скорми свой член, сноп синих вен, левретке,
клянчащей объедки, петарду выплюнь изо
рта, пройдись колесом по сеням, шумно ис-
пусти газы — сегодня ужин у королевы!

старайся рук не жать гостям и шубы их не тронь,
не то вороньи хоботки тебя на перья разберут, ты
станешь писчий сам — сегодня ужин у королевы!

ведь мы семья — в какой семье не без урода,
в какой семье сынок меньшо́й без яблока во рту?
скрип вилок, сытый храп — сегодня ужин у королевы!

4 — император

он сидит на трёхногой табуретке-инвалидке и
шелушит бурую краску больничной стены, под
вялым морщинистым задом трещит овечий
череп, и, икнув, раз в десять-пятнадцать минут

он сблёвывает желчь на линолеум, до хруста
пальцев сжимая скипетр-позвоночник, которым
ковыряется в носу, но мокрые перья, задыхаясь,
отхлёбывают сквозняк, тяжелеют медвежьим

жиром; король кафеля и скрипучих каталок
на карачках тащится по обесточенному моргу,
о датах инаугурации шёпотом напевает кварц…

убей его скорей, чем он расправит крылья,
расколоти глаза, стеклянные, как память,
там, за оградой, ждут его друзья…

5 — иерофант

тиара похожа на кальмара, поедающего жертву
с головы, послушники от нечего делать пинают
бутылку пино-гри от ворот до ворот, по краям
ковровых лунок растут немощные подсолнухи;

когда он был мал, он читал воспалённые книжки,
собачий ток выжигал ему редкие волосы на груди,
каждый осинный паданец мог провести его до мос-
та над заброшенной радугой и стрелял мелочь вза-

мен, а когда пришёл час собраться в обычный втор-
ник за херувимьей курилкой со всей братвой — лязг-
нула над миром железная вошь и дожившие позави-

довали недожившим; все помирились, черёмуха
тает, солдаты нато и одкб вместе писают над
могилой и придерживают друг друга за члены.

6 — любовники

как ты считаешь, мы не зря ещё в прошлой жизни
запирались в кладовке и вслепую ощупывали
собственные различия, голубые сердца выпивали
из школьных коробочек с яблочным соком?

я думаю, мы не зря выкармливали своими грудями
тяжёлый, липкий карнавал, на уёбанной в хлам ладе-
самаре уносились в горящую гавань и целовались
подолгу, выползая на перрон из змеек-ласточек

бесконечных, страна-инкогнито всегда воевала со
всем подлунным миром, мы всегда любили друг
друга и как один умирали в борьбе за это;

о господь, почему у людей нету крыл? мы бы
ебались с тобой на ложе из настоящего
гнева кучевого, в громах и молниях.

7 — колесница

моторчики, с которыми мы пьём, моторчики,
с которыми взлетаем — я попомню стрекот
ваших сверкающих надкрылий, когда в од-
ном тельнике и бандане, обвязанной вокруг

паха, меня вышвырнут на полном ходу в лужу
звездостразной рвоты, где буду я приклады-
ваться к пузырьку с настоем палой листвы,
сам с собой играть в шашки пустыми улитки-

ными домиками; эх, сфинксы, залётные, нешто
крив пасьянс и луна вымерзла в стеклянный
шарик? гоните, пока голову кружит трава, пока

смешливые моторы фырчат, пока камни считает
труп, влекомый за нами велосипедной цепью, толь-
ко по встречке — ни денег, ни попутчиков не берём!

8 — справедливость

давно не виделись, справедливость, давно не
виделись, озябшие на подоконнике свечки,
давно не виделись, ватные диски, разящие
спиртом, и с тобой, жухлый октябрьский блюз,

на мокрых от слёз подушках ржавеет стилет
и уличные кошки несут тебе мокрые трупики
своих котят — сколько ляжет их на весы про-
тив кусочка золота из-под твоей обветренной

губы? ты дремлешь на шёлковом пуфе и гири
раскидываешь вслепую, не пробуждаясь, зво-
нишь по телефону королям и просишь взаймы,

а я и забыл, для чего тебе выделен этот дождём
и полуночью угнетённый кабинет… мастика не
выдерживает и тухлые воды леты стучатся в окно.

9 — отшельник

мотылёк с ручным фонарём среди нищих
деревьев — талой бездарностью поили его
клёны-недокормыши, ведьминские качели,
чёрным вином скитаний поили трухлявые

вязы… в его бороде живут мелкие птицы,
оспенное лицо ветра высовывается из гру-
дины, как кукушка в часах, все виды жуков
он определяет по хрусту, когда давит их

бурой от странствий стопой; меж муравей-
ников и брошенных хижин он семафорит
другому такому же лешему, старше на со-

рок лет, и получает ответ: «отступись, ты не едал
ещё самых горьких из ягод, бор не кланяется пред
тобой — чужак, я похлещу тебя вершинами берёз!»

10 — колесо фортуны

ты был — озимандия, царь царей, ты подрезал
перочинным ножичком ядерный пепел, теперь
ты вниз головой на ярмарке заговорившего
плюша и набитые ладаном мартышки роются

в жидкой глине в поисках твоего припрятанного
золота; по проспектам, навьюченные пустыми
флаконами из-под туалетной воды, летают приз-
раки с именами николай, маргарита, салазар,

а в ветках и оплёвках грибного дождя из тряпья
и рваного сахара лезет к «сердцу москвы» новая
моль — вращайте барабан, вашему патрону скучно

одному меж пяти пустых камер… в лотерее выигры-
вают не только 33 и 37, но и 74 и 89, и что бы не писк-
нул ты, ты услышишь — есть такая буква в этом слове!

11 — сила

в саду раннего пубертата алиса селезнёва играет
с космическим львом — лев смешно фырчит, за-
капывается в кипы подожжёной листвы, но вот
и первая кровь расцветает на белоснежных кедах;

назорей остригает гриву, со спидозной иглою в
пяте, астронавты вытаптывают луга третьей пла-
неты, в бабье лето млеют коконы брошенных звез-
долётов — сила попрана силой, чему же тут удив-

ляться? только девочка, с которой случилось всё
самое страшное, гонит льва вброд через вздыблен-
ную реку прямиком на панцирь «чёрного странника»,

лиловый шар заведён, планета ти́кает, плечи и спину
гложут пираньи — лет в тринадцать ты честнее всего
можешь испытывать неприязнь к этому виду рыб.

12 — повешенный

а этот пациент похож на печальную поминочную
пиньяту — висит вверх тормашками, из него выкола-
чивают толчёное стекло, нашёптанные подковы, потро-
шённые сигаретные огузки, мёртвых вороньих птенцов,

в его зубах соломинка, его друг — подглядывающее за
молодыми колхозницами пугало-землеед, вчера в илис-
той ночи они крали из земли клубни, удобренные солда-
тнёй, и за это его повесили пересчитывать разбуженных

рвотной моросью червей дождевых… солнце за осенней кле-
ёнкой поедает его костлявое туловище, колокол на часовне
молчит, но о подвиге его наутро зашипит, запоёт вся земля:

сигнальщик в дырявом тазу приподнял два вялых флажка,
пони, катавший детей, бил копытом и требовал водки,
и в курсовом переулке пало санто до ночи жгли.

13 — смерть

на угнанной чёрной гранте с цветком кашки в зубах
она тащится по дженеричному спальнику, сабву-
ферами распугивая дворняг, и, прижавшись щелью
безгубой к динамику побитого сяоми, вопрошает:

«ураган, ты вскормил меня неспелым зерном,
перестрелка за чистопрудным шалманом, я вплела
твои гильзы в феньку, в моём аквариуме копошатся
и поедают друг друга ваши дети, тиф, марбургская

болезнь, английский пот — за что гоняете вы меня
до сих пор одну в эти конвои, развозить по домам
подарки мои, коробки от пицц, перевязанные траур-

ной лентой? знаете сами — перепутаю адрес, съеду
в кювет или к друзьям усвищу на вписку, многого ль
вы от меня хотите? — я — пьяница, я — богема».

14 — воздержание

из силиконового эко-стаканчика в чашу из черепа
ангел локтобера, ноу-нат-новембера перегоняет
белёсые вина последних дней, мелко дрожа, об
острые камни в ледяном ручье порезываясь,

на нём сетчатая майка, розовый ошейник, он кри-
ворук, проливает половину на прибрежные колья
рогоза, мышки-нищенки, заживо сваренные в зем-
ле кроты пролитое допивают, чтобы унять бодун;

умерен закат, умерена осень, скелет бумажной
работы спросонья потягивается в камышах,
бескровным флагом утирает сырые ноздри,

мы крепили это вино двадцать два года, два часа да
две минуты, мешали с огнём, настаивали на радуге,
но дождь с водой размешал, ангел — с утренней пылью.

15 — дьявол

грань между мирами людей и нелюдей ныне тоньше
папиросной бумаги — и вот, с тыквенным фонарём
шкандыбает Он по петровке, скрюченным попрошай-
кам подаёт мелочь раннесоветских времён и грас-

сирует: «выходи, импер-ратор, я пр-ринёс тебе сукр-
ровицу и смолу под неопалимую двер-рь детского
мир-ра, заточил на тебя пар-ртизанский мачете, гар-
рпуны из хр-ребтин толстомор-рдых р-речных сомов!»

раздатчики флаеров и коммивояжёры напоминают
лохмотья, князь предзимних мух ковыряет в зубах
лучевой костью, фонари — формалиновые банки, от

трупов диодов отваливается ранний снег… ночь не-
святых рвёт клыками свою фату и скрипят выше
мидовской башни Его ухват и Его трезубец.

16 — башня

юность беспечная привела меня к этой богадельне,
разомлевшей в свинцовом тумане, как какой-нибудь
старонемецкий цухтхаус — даже терновник, разбаза-
ривший попусту поздние ягоды, предупреждает у входа:

ни шагу дальше, здесь в компост зарывают сердца и
радугу освежёвывают в чёрных перчатках… верно, это
двуглавый великан тандерделл принял такую форму,
окаменев, застигнутый рассветом, на карачках в кустах;

я могу вызвать молнию одним чирком жиги — и две
колдуньи-плакальщицы у ворот будут раздавлены
падшими горгульями, но что-то мы медлим, и ты, джек,

корморана киркой зарубивший, вслушайся в этот
позднеимперский сплин: не по тебе ли звонит колокол,
громко звонит колокол на самой высокой башне!

17 — звезда

самая твоя карта — льдинки в кувшине,
семь малых шоколадных медалек небес,
одна поболе — ночь тиха, как лысая кошка,
пьёт с тобой один яд у фонтана фантазма;

звёзды для калек, звёзды для головоломщи-
ков, звёзды для покеболов и тощих кошельков,
звёзды для стеклодувов, домашних зверей,
для выпивох, карманников, для поэтов, наконец:

подобно поулдэнсеркам, вращаются они вокруг
обелиска в память о неоконченных письмах,
и за пазухой у них — страх темноты, первые по-

целуи в щёчку, два кубометра недозимнего
воздуха, снимки с утерянных загранников,
тень, которую сегодня ты не отбрасываешь.

18 — луна

о да, моя подруга, луна сегодня печальна! она
смотрит в натреснутый бинокль на наши голые
ляжки, играет сама с собой в покер-наоборот
и рюмкой накрывает мир дневной, прокисший

как недельной давности суп; на чёрной пятнице
тарит луна свои невообразимые прозрачные
ночнушки с прорезями под летучемышиные
крылья — и бредёт прямо по улицам в них,

заставляя краснеть безголовые манекены; так
же печальны и мы с тобой — попугайчики-нераз-
лучники, в страхе оглядывающиеся на распаян-

ную лунным зайчиком клетку… преломим же и в
этот раз пресный хлеб над кровинками мака,
анаши: пусть никогда луна любить нас не кончит!

19 — солнце

в эти дни оно совсем невидимо — дырявой ложкой
ест жидкий ноябрьский клей, жирные пальцы выти-
рает о еле-еле жёлтую сутану, плывёт в заблёванной
постели — бельё не стирано с лета — среди кладбища

малиновок, чижей, коньков лесных… в эти дни и мы,
не покидая кроватей, плывём куда глаза глядят, ло-
дочники изгнания, и в спутники нам — только два пух-
лых младенца — ветер северный, ветер восточный;

может быть, по весне, когда нагуляются сивые мертяки,
пахари прозрачных полей, и примется нарывать на ограде
зелёная ещё ежевика, оно покажет нам парочку своих

слайдов, поэты припомнят, к чему резали им язык и в са-
дах городских заскрипит половой оркестр… но пока небеса,
этот рваный гондон, ни крови на нас не льют, ни солнца.

20 — суд

разносчики визиток, граффитчики, смурные метатели
огня, посыльные, дезертиры, рыболовы, даже загранич-
ные шарлатаны — все съезжаются на трибунал и подпры-
гивает в бумажных стаканчиках охотник до драм попкорн;

лампочки превращаются в звёзды, пустые шкурки де-
ревьев превращаются в кольчуги, гипсовые пионерки
превращаются в валькирий, русские летуны превраща-
ются в конфетти, в скорлупки, в фанеру над парижем;

лунный серп — подросток-кокни, с него нечего взять ни на
суде, ни в каталажке: матюгается, сщёлкивает окурок в
нос следаку — он всегда выходил сухим из воды, а теперь

и подавно — трубят за окном и от гордости потеют даже
штативы у международной прессы, но вся плёнка безбожно
засвечена — иное счастье не терпит ни хроники, ни кино.

21 — мир

он как на ладони — брелок, сувенир, сноуглоб,
в толщах гор движутся вагонетки, в малокров-
ных реках мёрзнут недоверчивые рыбы, орлы
обшаривают карманы облачков и в четыре ча-

са утра несут свои свинцовые яйца… а мы, с дер-
жавой из засохшего мандарина и скипетром из
петушка на палочке, приобнявшись, танцуем на
его арктической лысой макитре, два андрогина,

мы занимаемся удовольствиями, известными
одному только богу, да и тому — в пересказе,
метеоспутники над нами чешутся и сигналят… мы выучили всё — до последней буковки, до
последней пылинки, последнего семечка, мы на
вершине мира — как же тут, чёрт возьми, скушно!