II.
— Кричат мне с Сеира:
сторож! сколько ночи?
сторож! сколько ночи?
Демонстрация обратной, серебряной стороны перьев (Ночь).
Между тем мой последний наблюдательный пункт ушел,
отцепившись от сторожей-Виев: так по-христиански их звали,
свешивая люльку вопящую в помешательство-горло
и в грудь-бетоньерку, где барбер-рабочий стропы
постриг.
Отцепившись – амнистия, но отлучившись –
это затмение?
Гравюрно-косматым клубком прыгало солнце в shadow-боксе от крылышек.
Бросило небрежный взгляд на завалявшееся
И, проснувшись в щенке, лицо, Солнце
мшистой мимикой вырвалось из ошейника,
быть не топимым, но анонимом,
ведь мы не высокородия.
Ведь любовное борение – расстановка пломб ориентации в кариозном лесу.
Материал совсем дешев, как сумерничающие стихи о разлуке третьего сословия,
заразительны: очерняют и очерняются.
Быть, но не стало
рукодержавной колеи, в которой сивилла палачески ластится к болевому порогу утопии,
и колесует грёзы, образуя кортеж иерофании, но двое верескового сейма так и месятся
в голове реконструктора, тиражируя одно (раж) в кресле-качалке,
чтобы по первому зазимку, выкорчевать китчевый аппарат.
Вброс, и потенциальный анклюз катит по орбитальной линии, по складке мясистого века,
дабы солнце затмить.
Монетизация танцует на веках.
Сестра, добавь ударение, сыграем в пристенок на извести, на пустыре.
Ох ты ж, так делается нежнее: кенсингтонский камуфляж,
флибустьерский навлон в фольге
шоколадной монетой.
Похожей на таблетку активированного угля.
