***
передавали боль по наследству
стопкой разноразмерных конвертов
битой шкатулкой завернутой в шаль
с верхней полки в чулане
рядом со сколотым обухом топора
прожжённой заячьей шапкой
с вылизанными банками-стигматами
стекольного храма
дарили без почестей
молча
не сотрясая язык могильных оградок
не ковыряя мягкие дыры в стене
передавали как эстафету с горящим крестом
с крестом обожжённым горячим светом
это было на три поколения
маститые старые бабы
с раздуваемыми головешками вместо глаз
с застойным болотом в глазах
пожарищем над водой
в проступающем дряблом лице божьего духа
носился не отражаясь
в едком дыму камыша
старые баобабы женщин
с сухими корочками губ
с лежачими телами мужей
вдавленными в тихий гул
бу-бу-бу раздувающегося пузыря воздуха
в спиралевидный сосуд голоса
я в них никогда не вслушивался
теряя причины вникать
почему я наследник кармической боли
которая не по размеру моему телу
которую я не знаю
как молча водрузить на упавший кедр
и пустить по реке тылай
***
бабушка не спала, когда я проснулся
она смотрела в окно через тёмный коридор
как пьяные пластилиновые вороны
кружились воронкой поочерёдно нависая напротив окна
насилуя окно
чёрные и коричневые комки и полосы
одиннадцать кадров в секунду кропнутого видео
щелчок буква l
щелчок буква v
щелчок и тонкая струйка воды на стекле вспыхивает огнём
иов забивает свой скот
пока горит его дом
и лежат окоченевшие трупы сыновей
после разговора о важном
остаётся слабость в ногах
мелкая дрожь и пересохший шершавый язык
я никуда не пойду и ты
никуда не ходи
тонкое, вплюснутое чучело головы висит на стене
подвывает по-волчьи под свист деревянной блокфлейты
смотрит пустыми глазницами как я держусь за изголовье кровати
чучело головы это я
и спинка кровати и детские пухлые пальчики в дырочках флейты
и горячий воздух и слюни в муштук
и комната с моей не замечающей меня бабушкой в космической тьме
плывёт к пучку света и тонкой мелодии флейты и волчьего воя
под гравитацией пьяных ворон
артём иди на мой голос
иди мимо стражей врат не боясь
мимо бардо момента своей смерти
ты умер и должен закончить свой путь
щелчок
и я чучело из палок и сена
пустые глазницы вороны
её отражение в коридорах стекла
***
корова с длинными ресницами
с витилиго на вымени
глотает не пережёвывая
глотает и сблёвывает
чтобы снова жевать и переваривать
сухие тюки клевера и ромашки
переваривать геральдику перламутрового неба
розово-бледно-сизое тело голубя
удобовари и меня святая корова
желудочным соком, щелочным раствором
перевари мои волосы, голени
мой член и мои зубы
перевари моё теневое эго
не забудь меня выносить
до невытоптанной долины кютлинг
до пупка калтась-эквы
высрать меня каким я есть в торфяное болото
в поющее горло тифозного неба
под копыта мигрирующих оленей
в деревянную голову злой щуки
пересчитывающей свои кости
выпусти меня пучком света
в расколотую кору кедра
я буду молиться простым звукам
тихому свисту медведя
бряканью каменной шкуры полоза
перевари мою ненависть святая корова
выпусти мой гнев в морозное утро
***
можно все отложить на время
и никого не слушать
лечь между рамы окон
солнечным пеплом
или мумифицированной мухой
и устало провыть:
мне сегодня намного лучше.
вслушиваться в наклоны изгиба ветки
в эмиссионную спектроскопию солнечной короны
в шёпот листа железа
можно не быть вовсе
опутанными горами
каким-то средневековым лесом
и не задаваться вопросом
где брать на зимнюю обувь
или приличную куртку
ты все равно никуда не выходишь
а если выходишь
то не боишься холода или смерти
эскапизм греет твои надежды
на лучшее завершение
этой нелепой истории
кем-то по ошибке названной
– жизнь, но это не жизнь
а большие возможности
стянуть свитер через голову
или заснуть так – не раздеваясь
я очень серьезно настроен
***
и с неба падут камни
и потухнут светлые глаза неба
и выйдет на ржавый берег реки сосьвы
остов каменного тела
в стрекозьем ореоле сусального золота
покрытый спиной мха
налипшей на нёба тиной
яа эао маууу аать
в журчании подземного течения
в переминании литосферных плит
и вострубят лики гневающихся ангелов
пророчество алопеции крыльев
окровавленным наконечником перьев
расправит плечи великан моей ненависти
моего презрения
моего жадного возбуждения до кровавой мести
до расстрельных списков
великан гнева и неоспоримости
водрузит мне на голову каменную корону
булыжник с тело новорожденного человека
расколет моё яйцевидное лицо
кокон страха мучительной смерти
ворсинки моей личности
великан вор куль
великан нёр ойка
вложат в руки хоругвь мужчины старика
мужчины лесного духа
на язык положат оштию-жертву из медвежьего сала
таблетку из семени гвоздиники
понесут селевым потоком от края до края
и падут старцы с золотыми чашами фимиама
и падет на престолодержащих пророчество неотвратимости
и настанет день гнева агнца
день расправы убитого над убийцей
день великого вопля
***
человек стоял на балконе
к нему тянули свои ветви
мёртвые и деревья
тянули свои кисти
внизу играла собака
с пустой чугунной кастрюлей
играя в слепые салки
преодолевая ветер
человек мысленно вытянул руку
к фигуре аэромена
напротив нависло эго
расчесывая каменные веки
я год пролежал в мясе
вмерзая в алюминиевую стену
в трупном окоченении
вмерзая в свои мысли
срываясь бродячей сукой
я тявкал в глухую стену
я ссался от громких звуков
я вышел на внетелесность
от болевого шока я расколол тело
на зрителя и человека
убаюкивая свое ухо
дидоной и энеем
великий человек смотрел
как для неё весь мир кончался.
человек смотрел
как мир кончался.
человек кончался.
человек
стоял на балконе
раскуривая сигарету
смакуя во рту горечь
приветствуя аэромэна
внизу под отвесным склоном
с собакой дурили дети
кружился по ветру пепел
пахло сырой травой
и когда почернело небо
все спряталась по склепам
я вышел под свой прожектор
и никого не нашёл