Похороны
Провожали за забором
Бесследными разговорами.
Провожали из-под снега
Деревянными постройками.
Смотрели вне контекста
И вроде бы с жалостью.
Кто-то плюнул мне в рот,
На белом лице растёт щетина.
Я красивее, чем раньше,
Хотя совсем не похудел.
Узел проводов последней люлькой
Мне был назначен неспящим врачом.
Электрические рейсы
К чёрным тёплым одеялам.
Из зазубренной вагины
Неулыбчивой страны,
Из кондовых наслоений обустройства —
Да на Родину вороньих песен.
Тычут мне в ладонь иглой,
Проверяют (вдруг живой?).
Главное — не сдать себя.
Ящик мой скрипучий, поприветствуй
Пассажира с нитками на венах.
Ты теперь мой розовый троллейбус,
Ты теперь читаешь мне поэмы…
Растворяются собачьи
Лица и наращенные ногти.
Не мелькает свет ларька,
Мрази не мешают спать.
Гладко внутреннее шоссе,
Быстр любезный троллейбус…
Для чего?!
Я не играю в синих китов
И не кидаюсь петлями в детишек,
Но с течением времени тело моё
Начало походить на агитплакаты.
Ноги — это столбы дыма печного,
Руки — шпалы, расчерченные накипью.
Голова — кулон на груди нимфетки,
А торчащий язык — назидание внукам.
Вот что бывает, если пить ясность
Из ран незаросших, рассыпанных в поле,
На небе, в озёрах, в застёжках и молниях.
Вот что случается, если дарил
Все возможные годы войне и кошмарам,
Если случайно отдал наготу
В цепкие зубья некротической похоти.
Лагуна в безвольный мой рот забивает
Волну упразднённых нервов.
Липа цветёт только в милых мыслях,
А для плоти моей
Уготовано место
В шествии куцых, смурных колумбариев.
С мостиков я посмотрю…
На окошки посмотрю,
На порталы в гололед.
Там жива сопля земли,
Чужеродной, как вы все.
Вон старуха режет хлеб,
Внучка режет на бедре.
В том окошке кто-то пьёт
Из стакана белый дым.
А вот в этом — колбаса
С тараканами зрачков.
Глазки вылупляются
Из альбомов и шкафов.
Вон на пятом этаже
Слабоумному пять лет,
А на третьем этаже
Из духовки три ноги.
Кто-то будет тратить свет
В запылившемся окне.
Неуплата ЖКХ,
Опустевший ЖКТ.
Не сумели доползти —
Брюхо пересёк рубец!
Растеклись все по гвоздям,
Зацепились за покров,
Удушили ребятню.
Горький пол в ином окне,
Дохлый брат в другом огне.
Не успел (как хорошо)
Вовремя набрать 02.
В разных окнах мрут клопы,
В переходах — старики,
На задворках — жизни ком
Обливается слюной,
Не смирившись, не приняв,
Леденеет и болит,
Искусав всего себя.
С мостиков я посмотрю,
Посмотрю на горожан,
Как висят они в петле
Из тугих своих кишок.
С мостиков я погляжу,
Погляжу я на дома…
Умножаются на сто
Вопли, слышные едва ль…
Расщеплённые стихи
Точилка для карандашей,
Серёжки и резина ушек
Искусственных котов и псов,
Слова на ветер, ветер южный.
Мне прядь волос закрыла глаз,
И на минуту чья-то юбка,
Я вижу то, чего тут нет,
Я расщеплён, но оккупирован.
Где связь со всеми инсталляциями?
Я врезан в тело, как замок.
Стекая с пальцев Демиургов,
Ищу фиктивные ключи,
Смешные подписи людей,
Которых больше не услышать,
Тупую ярость новостей,
И гниль девичьих свежих лёгких,
И поступь красненьких крестов,
Горящие в садах распятья
И менингитных скрипок мерзкий вой…
На повсеместность
Фарфоровые носики шмыгали муравьями,
Застёжка на молнии выпустила рой москитов.
Это не может не забавлять —
Когда кожа наших вечномолодых подруг
Синеет,
А кровь сворачивается.
Я хотел видеть твоё детское лицо удовлетворённым,
А теперь хочу посмотреть тебе в глаза
Сквозь призму заряженного пистолета.
Сны, скованные СПИДом,
И диалоги с теми, кому на меня наплевать.
Грузовики, полные двухмесячными мучениками,
Проносятся передо мной.
Однажды я буду вовлечён в танцы на льду —
Мне придётся ответить на все ваши вопросы.
Но не думайте, что я спрошу разрешения,
Чтобы уйти.
В заключение остаётся
Непростительное бездействие.
Переодетый и переменчивый человек
Стоит у чьего-то чужого порога.
По совету статистики и уборщиц
Данная душа не должна быть оплакана.
Она отправляется царапать когтями
Камеры, в которых моча с углекислой водой оставляют глубокие шрамы,
А лица, разбитые о стену,
Обрекаются на повсеместность.
Левиафанова Обитель
Замедленный свет пролился мне в уши,
Богоубийственные дети висят на заборе,
Корневищами рук удаляя мембрану
Нравственной чистоты и пуританской морали.
Геноцидальные крылья растут за смущением,
Полость зрачков займёт бессознательность.
Уплотнённый нелюдь выносит из меня
Конечности слабого, трусливого агнца.
Мой товарищ — сменяемость серебряных звёзд,
Моё мясо — хранилище для отклонений,
Мой блеск на губах — отголосок испития
Жертвенной крови и слёз полуночи.
В мир идёт трансляция переваренной плоти,
А чёрные свиньи поедают жёлуди.
Я кладу под язык просфору абсурда,
Я — инверсия бога, левиафанова обитель.
Снег пошёл…
Запотело стекло
(Бережёт мои нервы).
На столе черновик —
Ни к чему.
Ледяная кровать
Вспомнила твоё тело.
Хоть и десять часов —
А темно.
Слёзы крепко стоят
На траурных балконах
Моих набухших век.
Хорошо.
В мышеловке свеж труп.
Он утекает весь прочь
За шершавый порог,
В лучший мир.
Бурое колесо
Месит ошибки людей.
Будто в старой сказке —
Поделом.
Силы покинули,
Ляжки к стене приросли.
Горло начал душить
Мой ремень.
Брошу к столу его,
Закачу немоту глаз,
Откинусь на пуфик.
Снег пошёл…
Пуля
Непрерывный шум воды.
Помнится, когда-то
Влечение не было перекрыто.
Всё, что у нас есть —
Ноги, будто бы не мои..
Тело скорчено,
Взгляд на слив.
Нарушение — лейтмотив.
То, что я умею…
Возвращать себя назад.
Дальше… дальше нет.
Мне протягивают руку —
Я даю свою в ответ.
Оказалось, это тени…
Птицы пробуют на вкус
Сталь воды со стен.
Эта боль мне как заплатка,
То, чего достоин…
Не уходи, ведь я
Ношу в затылке твою пулю.
Молот Метелей
Тёмное небо ложится на грудь,
Разбей же мой нос каблуком.
Никакой симпатии к людям,
Пусть звёзды режут их всех,
Краями цепляясь за грабли кистей.
Обрушенный дух метался внутри,
Нет уважения даже к себе,
Я в сговоре с зимним порядком вещей,
Пусть молот метелей удушит нас всех.
Осиные гнёзда свежи и красны,
А из борделя торчит голова
Ещё одного падшего ангела,
Крылами метущего урны и грязь.
Ваш голос не слышен за кнопкой звонка,
Я теряю всю связь и все номера.
Нерабочее тело, разваленный ум,
Социальные звери ревут на Луну.
Ничего не меняется, я снова прошу:
«Пусть молот метелей удушит нас всех!»